Юмористический рассказ:
"Квартира для молодоженов”
Яков Зискинд
- 1 -
Сережа Брусничкин — молодой человек лет двадцати трех, с открытым, добродушным лицом, выгоревшими на солнце волосами и неожиданно синими глазами — сидел на скамейке городского парка и мрачно беседовал сам с собой.
«Что за люди эти женщины? — спрашивал себя Сережа. — Условились — ровно в семь... Двадцать пять восьмого, а ее нет. На работу она не опаздывает, а тут — систематически. Мало того, не просто опоздает, а еще найдет такую мотивировочку, что я должен буду благодарить за то, что она опоздала».
Сережа в который раз взглянул на часы. Красная секундная стрелка резво бежала по кругу, минутная приближалась к цифре шесть. Да-да, Нюра уже опаздывала почти на полчаса.
«Безобразие, честное слово! — в сердцах возмущался Сережа. — Но сегодня я этого так не оставлю!»
И тут в конце аллеи появилась Нюра — красивая и нарядная. Стройная, со слегка раскосыми ореховыми глазами, в пестрой кофточке и спортивных брючках — она казалась мальчишкой. Впрочем, нынешняя мода и ставит такую задачу — всех женщин сделать не только моложе, но, в какой-то степени, и внешне похожими на мужчин.
Увидев Сережу, Нюра прибавила шаг и весело заулыбалась. Сережа на ее улыбку не ответил, а укоризненно развел руками.
— Что же ты, Нюра? Половина восьмого!
— Ты сначала выслушай, а потом уже смотри на часы, — рассудительно посоветовала Нюра и, опустившись на скамью, по-мужски подтянула свои элегантные брючки.
— Начинается, — усмехнулся Сережа.
Нюра лукаво посмотрела на Сережу и снова улыбнулась:
— Во-первых, здравствуй, Сереженька!
— Здравствуй, — мрачно ответил Сережа.
— Фи! Так сухо и официально... Здравствуй! — почти пропела Нюра и вздохнула. — Устала... Знала, что ты ждешь, и, веришь, бежала как ненормальная.
— Долго ты бежала, — усмехнулся Сережа.
— Когда узнаешь, почему я опоздала, ты еще спасибо скажешь! — убежденно произнесла Нюра. — Ты Дусю Стрельникову знаешь?
— Знаю.
— Тахту продает. Югославскую. — И Нюра, щедро жестикулируя, начала изображать эту тахту. — На синем фоне золотые не то цветочки, не то птички, а может, и рыбки. Сразу не поймешь. Словом, какая-то абстракция, но, поверь мне, такой тахты я в жизни не видела. И ты не видел. Она бы не продавала, но ей деньги нужны на цветной телевизор. Паша хочет футбол в цвете смотреть, — объяснила Нюра.
— А куда мы ее денем, тахту эту?
— Пока она постоит у Дуси, а как получим квартиру — перевезем!
Видя, что Сережа к этому предложению отнесся без особого восторга, Нюра посмотрела на него нежнейшим взглядом и взмолилась:
— Такой случай, Сереженька, бывает раз в сто лет! Югославская... С абрастракцией! По государственной цене!
Сережа секунду помолчал.
— Ладно, возьмем с абстракцией, — согласился он, потому что ни перечить Нюре, ни тем более отказывать — не умел.
— Теперь ты понял, почему я опоздала? — сияя ореховыми глазами, спросила Нюра.
— Понял.
— А где спасибо за то, что я ее нашла?
— Спасибо! — вяло проговорил Сережа.
— Нет, ты как следует скажи!
Сережа посмотрел на Нюру и впервые с момента их встречи улыбнулся. Тогда Нюра потянулась к нему и они поцеловались.
Потом Нюра ласково оттолкнула Сережу и начала поправлять сбившуюся прическу.
— А куда пойдем? — поинтересовался Сережа.
— Куда хочешь, — великодушно сказала Нюра. — Сегодня я готова выполнить любое твое желание.
— Давай в молодежное кафе! — весело предложил Сережа.
— Нельзя, Сереженька, — возразила Нюра.— Мы только что тахту купили.
Нам экономить надо! Вот квартиру дадут, обставимся, устроимся, тогда — будьте любезны — куда захочешь! — И после паузы добавила: — Сам виноват, что у нас до сих пор нету квартиры!
— Я? — удивился Сережа.
— А кто же? Не умеешь ты с ними разговаривать, — махнула рукой Нюра.
— С кем, «с ними»?
— С завкомом, с дирекцией. Это ведь черт знает что: везде кричат, что ты гордость завода! Ведущий бригадир слесарей-сборщиков. Висишь на Доске почета! В газете писали: «цвет рабочего класса!» На районные конференции, во все президиумы — милости просим! Работать в выходной день, вкалывать по две смены — будьте любезны! И такому человеку не дают квартиры! Стыд и позор! — патетически воскликнула Нюра.
— Ты уж меня слишком расписала, — скромно потупился Сережа, хотя Нюрины слова выслушал с удовольствием.
— Ничего не слишком! Все правда! И я, между прочим, тоже не с улицы. Тоже заводская, и тоже не на последнем счету. Мало того, солистка ансамбля и редактор цеховой стенгазеты, — гордо сверкнула глазами Нюра. — Безобразие и только!
— В общем, это, конечно, верно, — нехотя согласился Сережа.
— Сереженька! Ты оглянись и задумайся! Ковальчуку квартиру дали, Комарову дали, Семенову дали, — загибая пальцы, перечислила Нюра. — Их уволь с завода — ничего не случится. А нас с тобой? Нет, ты только представь, что будет с заводом, если мы уйдем!
— Зачем же я уйду? — удивился Сережа. — Батя тут сорок два года проработал. Еще строил наш завод... Династия все-таки!
— Вот именно! Династия! И в общежитии живет! Стоит в очереди в душ и в туалет. И не может жениться, потому что его любимая живет в другом общежитии и страдает от бытовых неудобств, — с горечью сказала Нюра. — И встречаются эти бедные влюбленные в парке на скамейке. Курам на смех и только!
К сожалению, Нюра была права. При жизни Сережиного отца — мастера цеха, в котором сейчас работал Сережа, он жил с отцом, матерью и двумя старшими сестрами.
Пять человек — три комнаты, места хватало всем: одна комната отца с матерью, другая — сестер, а Сережа фактически жил в столовой. Потом Сережу призвали в армию, и за те два года, что он был вдали от дома, произошла масса событий: скоропостижно, от инфаркта умер отец, который до этого страшного дня никогда и ничем не болел, а меньше, чем через год, вышла замуж сестра Женя. Затем у нее родился ребенок и в трехкомнатной квартире Брусничкиных снова оказалось пять человек, так что Сереже, вернувшемуся из армии и ставшему уже не пятым членом семьи, а шестым — места не было. Нет, конечно, было, но все же было тесновато и он переехал в заводское общежитие и живет в нем третий год, ожидая, когда семья Жени получит квартиру и он сможет вернуться домой.
Но в конце прошлой зимы, в марте, Сережа познакомился с Нюрой. Произошло это так. У завода, за городом, в сосновом лесу, была спортивная база. Каждую субботу с утра несколько автобусов увозили туда завод-чан, желающих отдохнуть на свежем воздухе. Набегавшись на лыжах и просто нагулявшись в лесу, люди могли согреться в уютном одноэтажном домике, выпить горячего чаю и поесть — сытно, недорого и в меру вкусно.
И вот, в последнюю субботу марта, когда уже пахло весной и румяное солнце неторопливо плыло по заголубевшему небу, Сережа Брусничкин, в пестрой спортивной курточке и вязаной шапочке, весело катил на лыжах с невысокой горки, отбрасывая быструю сиреневую тень на белый ноздреватый снег. И вдруг, с той же горки, с душераздирающим, поросячим визгом, скатился снежный ком, который оказался Нюрой Морозовой — девицей двадцати двух лет, отважной и самоуверенной, но не очень искусно владевшей лыжами.
Сережа не без труда, но с удовольствием высвободил Нюру из снежного плена, после чего они познакомились.
А дальше, после их знакомства и возникшей взаимной симпатии, у них все было как у всех и в то же время как ни у кого, кроме них. Незабываемое первое свидание! Первое посещение кино! Первый «культпоход» в театр! Первое осторожное пожатие руки в темноте! Первый поцелуй... И вот уже больше года они встречаются ежедневно по нескольку раз, но чаще всего на людях, а они ведь мечтают всегда быть вместе! Всегда!
Но увы! Кроме парковых скамеек и кинотеатров, таких мест, где бы они могли хоть недолго побыть наедине, нет! Общежития, в которых они живут? Так и в Нюрином, и в Сережином бдительные коменданты, которые отлично и с удовольствием выполняют свои обязанности, согласно правил внутреннего распорядка...
И вот сейчас Нюра и Сережа сидят в парке на скамейке, и Нюра исподлобья смотрит на огорченного Сережу, пожимает плечами и вздыхает:
— Не умеешь ты, Сереженька, бороться за наше счастье! Фантастика, ей-богу: будущие молодожены с мебелью, но без площади! Это — надо бить во все колокола! Надо пойти к директору!
— Ходил, — уныло сказал Сережа.
— Когда?
— Неделю назад. Я ведь тебе рассказывал...
И Сережа снова повторил свой не очень веселый рассказ о том, как неделю назад он был у директора.
Директор принял Сережу, как говорится, тепло и сердечно, внимательно выслушал и искренне посочувствовал, что жилищная комиссия при распределении квартир Брусничкину отказала. Потом посоветовал: «Подавай на следующую комиссию, я поддержу и кой-кого постараюсь подготовить заранее».
— Обещаете? — обрадовался Сережа.
— Обещаю! — заверил директор и, провожая Сережу к дверям кабинета, похлопал по плечу: — Не дрейфь, Брусничкин! Все будет хорошо! Люди вы молодые, вся жизнь впереди! А твоя Нюра Морозова — отличная девушка, умница, красавица и солистка! Она поймет!
Если быть честным, то последних слов о Нюриных уме и красоте директор не говорил. Это была Сережина вольная импровизация, но Нюре она доставила большое удовольствие.
— Слыхал? — взглянула на Сережу Нюра.
— А что, я сам не знаю! — ответил Сережа и закончил свой рассказ о разговоре с директором полной уверенностью, что на очередном заседании жилищной комиссии наверняка не откажут. А ждать этого заседания совсем недолго — три дня.
После этого Сережа хотел обнять Нюру, но она оттолкнула его руку.
— Все ты не о том думаешь! — сказала она строго. — То тебе в молодежное кафе пойти, то обниматься... А то, что я в общежитии страдаю, в одной комнате четыре девчонки живут, это тебе безразлично! — Она отвернулась и от огромной жалости к себе заплакала.
— Перестань, Нюра, — начал ее успокаивать Сережа. — Столько ждали, еще несколько дней...
Нюра внимательно посмотрела на Сережу и, уронив хрустальную слезу, мечтательно вздохнула:
— А была бы своя квартира... И тахта югославская... Синяя с золотой абстракцией! Эх, несчастные мы люди...
- 2 -
Через три дня жилищная комиссия вновь отказала Сереже в квартире, а в завкоме ему объяснили, что есть более нуждающиеся, семейные.
Сережа молча выслушал это объяснение, не спеша закурил и вышел из завкома.
«Более нуждающиеся... — горько думал он. — А на мой взгляд — самые нуждающиеся — молодожены! И если по-честному, то Нюра верно говорит: за свои права надо бороться! Вот возьму и подам заявление об уходе. А что? Люди везде требуются. Пойду на «Освобожденный труд» или на «Двадцать лет Октября». Вот увидите!..» — И Сережа решительно направился к административному корпусу, в котором находился директорский кабинет.
Действительно, у Сережи есть все права и основания, чтобы к нему отнеслись с должным уважением. Кроме того, что он бригадир, он еще из «династии Брусничкиных». Задолго до Великой Отечественной их завод был небольшим, отсталым предприятием, выпускающим маломощные электромоторы. Сережин дед, чье гордое имя присвоено его внуку, прибыл на этот завод из деревни в двадцатых годах и прошел тот жизненный путь, который был типичен для тех уже далеких лет: от подсобного рабочего до слесаря средней квалификации; потом отслужил в армии, вновь вернулся на завод, женился на своей же, заводской, и родился у них сын Петр — Сережин отец.
Отец пришел на завод с небольшим образованием — семь классов, но его поколению не повезло: в сороковом году Петра призвали в армию, а с середины сорок первого и до самого конца Великой Отечественной он воевал. К счастью, с войны вернулся живым и три его боевых ранения почти бесследно зажили на молодом и здоровом теле. Петр вернулся на завод, женился, тоже на своей заводской, и было у него трое детей — две дочери и Сережа. И вся их семья была прочно связана с заводом: Петр работал мастером в сборочном цеху, жена — учетчицей, старшая дочь заведовала библиотекой, вторая была воспитательницей в яслях. Потом пришел на завод и Сережа. И муж старшей сестры Жени тоже был заводским...
Неужели ж Сереже придется нарушить семейную традицию и уйти с завода, который разросся и неузнаваемо изменился, став известным не только у нас, но и во многих странах, куда экспортировалась его современная и высококачественная продукция? А что делать? Продолжать терпеть, жить в общежитии и ждать у моря погоды?
Нет, хватит! Нюра права: надо бороться за свое счастье!
Сереже повезло: секретарши директора не было, и он прошел в его кабинет беспрепятственно. Директор разговаривал по телефону и, кивнув Сереже, жестом пригласил его сесть.
Сережа, вертя в руках видавшую виды кепку, опустился в кресло.
Директор — Иван Николаевич Чижов — широкоплечий, начинающий полнеть мужчина в отличном синем костюме и белоснежной рубашке — (теперь среди руководящих работников так принято приходить на работу), посмотрел на Сережу и сочувственно улыбнулся, говоря в это время по телефону:
— Нет, Маша, он еще не был. Он — человек обстоятельный: сперва в завком заглянет, потом в партком, а уж после этого — ко мне. Что? Ничего хорошего не жду. Много работать, еще не значит — хорошо. Сама говорила: директор завода такая должность, что всегда ес$ь за что ему и дать премию, и вкатить выговор!.. Думаю, давать мне премию он не собирается. Хорошо, Машенька, постараюсь не задерживаться!
Директор повесил трубку и, глядя на Сережу близорукими добрыми глазами, снова улыбнулся и огорченно развел руками:
— Да, печальный случай... Сам не ожидал. Но ты, Брусничкин, не расстраивайся. Все образуется...
— А я не расстраиваюсь. Я — вот... — глухо сказал Сережа и протянул директору бумажный лист.
— Что «вот»? — не понял директор.
— Прочтите, — сказал Сережа.
Директор надел очки с толстыми стеклами и прочитал Сережино заявление, с просьбой его уволить по собственному желанию.
«Да-а, — подумал директор, продолжая смотреть на заявление, — парень, в общем, прав. Руки у него золотые, бригадир одной из лучших бригад, его всюду возьмут с радостью и дадут квартиру. А потерять такого парня — преступление. Я говорил на комиссии...»
Тут в кабинет директора вошел рослый мужчина, так же нарядно одетый, как Иван Николаевич. Хотя он был много моложе Чижова, но выглядел как-то солиднее и вальяжнее, как и подобает государственному мужу более высокого ранга, чем Чижов. А ранга он был довольно высокого: начальник Главка.
— Здравствуйте, Иван Николаевич! — сказал он весело.
— Аркадий Петрович! Очень рад. Садитесь, Аркадий Петрович! — обрадованно вскочил из-за стола Чижов и на ходу улыбнулся Сереже. — Ты уж извини, Брусничкин. Позже зайдешь...
— Ничего-ничего, продолжайте! — подчеркнуто демократично наклонил голову Кудрявцев.
— Иди, Брусничкин, иди, — торопил Сережу Чижов. — А заявление оставь. Я потом разберусь.
— Нет, сейчас, Иван Николаевич! Вам только наложить резолюцию, — настаивал Сережа.
— Такие вещи сгоряча не решают!
— А я не сгоряча. Я обдумал. Трижды. Сколько раз отказывали, столько и обдумывал, — подчеркнул Сережа.
— Слушай, Брусничкин, ты человек сознательный... — начал Чижов.
— Сознательные тоже женятся, — несколько грубовато отпарировал Сережа.
Чижов смущенно поглядел на Кудрявцева.
— Брусничкин, милый, — с трудом улыбался Чижов, — ты, кажется, знаешь, какое у нас жилстроительство. Вопрос только времени... Через полгода сдадим новый дом — ты первый кандидат. Даю слово!
— Я, Иван Николаевич, уже был первым кандидатом.
— Все-таки подожди, — просил Чижов. — Я бы на твоем месте подождал.
— Вам легко рассуждать, — усмехнулся Сережа. — Квартира — четыре комнаты, а у нас с Нюрой две: обе густо населенные и в разных районах; называются — общежития!
— Что же ты хочешь? Чтоб я тебе уступил свою квартиру, а сам переехал в общежитие? — попробовал отшутиться Чижов.
— Что вы, Иван Николаевич? Мне четыре комнаты ни к чему. Мне и одной достаточно!
— А где я ее возьму? — продолжая с трудом улыбаться, спросил Чижов.— Единственное, что могу предложить — переезжай ко мне.
— К вам? — почему-то надел кепку Сережа.
— Да! — храбро подтвердил Чижов.
Кудрявцев, просматривавший газету, выглянул из-за нее и с интересом наблюдал за происходящим.
— А что? С удовольствием! Тем более мебель у меня уже имеется. Тахта югославская, торшер... А дадут квартиру — в тот же день с благодарностью выеду.
— Позволь... — растерялся Чижов. — Значит, ты что... ты согласен?
— Еще бы! И сердечно благодарен. А главное, не беспокойтесь: жилец я тихий, непьющий... Площадь, газ и электричество буду оплачивать исправно. Спасибо, Иван Николаевич! Даже не ожидал! — И Сережа шагнул вперед, перегнулся через широкий директорский стол и, ухватив руку Чижова, с чувством ее пожал. — Большое спасибо! Побегу, обрадую Нюру. Так что, в субботу перевезем вещички, а через недельку сыграем свадьбу по всей форме. Милости прошу, Иван Николаевич! И вас, товарищ Кудрявцев, — обернулся Сережа к начальнику Главка. — Мы с вами знакомы: на Октябрьские, в президиуме рядом сидели. Салют! — выкрикнул Сережа и, содрав с головы кепку, выбежал из кабинета.
— Лихой парень! — проговорил, глядя ему вслед, Кудрявцев. — А ты, Иван Николаевич, молодец! Просто растрогал меня. Я ведь, честно говоря, приехал с тебя стружку снимать, но видя твое отношение к людям... Молодец!
— Что делать? — тихо произнес Чижов. — Надо ведь помогать...
- 3 -
Сережа Брусничкин, расталкивая выходящих из заводской столовой, вбежал в обеденный зал и устремился к столу, за которым они всегда обедали с Нюрой.
Нюра, ожидая его, сидела перед остывающим обедом — двумя тарелками супа, котлетами со «сложным» гарниром и компотом из сухофруктов.
Когда Сережа подошел к столу, то раньше, чем он произнес первое слово, Нюра по его виду догадалась, что случилось что-то хорошее.
— Ой, Сережа! — обрадованно воскликнула она. — Дали квартиру, да?
— Не-ет, — покачал головой Сережа, опускаясь на стул.
— Опять пообещали?
— Тоже нет.
— Отказали? — испуганно решила Нюра.
— Нет, дорогая Нюра. Никогда не догадаешься. В субботу мы переезжаем в квартиру директора.
— В квартиру директора? — округлила глаза Нюра. — А он куда?
— Никуда. Пригласил нас пожить, пока получим квартиру.
— Не может быть, — не поверила Нюра.
— Честное слово! У него квартира — четыре комнаты. И в конце нашего разговора он сказал: «Единственное, что я могу предложить, переезжай, Брусничкин, ко мне!»
— А ты? — спросила Нюра.
Сережа откусил хлеб и зачерпнул ложку супа.
— Что я?.. Спасибо, говорю. В субботу переедем с вещами, а через недельку милости прошу на свадьбу.
— Так он, наверное, пошутил... — разочарованно протянула Нюра.
— А пускай не шутит! У меня есть Нюра, а у Нюры тахта с абстракцией... Переедем.
— Неловко, я тебе скажу... — вздохнула Нюра.
— Ничего, так и надо. Теперь квартиру быстро получим! Поверь мне, я поступил нахально, но правильно!
И проговорив эти слова, Сережа всерьез занялся своим супом.
- 4 -
Иван Николаевич возвратился домой в восьмом часу, не спеша поужинал и, уже допивая чай с домашним клубничным вареньем, поеживаясь, как от холода, и смущаясь, рассказал милейшей Марии Павловне о дневном разговоре с Брусничкиным.
Мария Павловна, такая же невысокая и плотная, как ее муж, молча слушала Ивана Николаевича. Обычно Мария Павловна подхватывала инициативы мужа, вносила какие-то важные и интересные дополнения, а сейчас она сидела с каменным лицом и смотрела на мужа осуждающе. И бедный Чижов, который больше всего рассчитывал на ее сочувствие и поддержку, лепетал жалким голосом:
— Понимаешь, он очень хороший парень, Маша, очень. Но, видимо, у него нет чувства юмора. Я пошутил, он не понял, что это шутка, и принял мое предложение всерьез.
— Не знаю, есть у него чувство юмора или нет, но в квартиру я его не впущу! — решительно заявила Мария Павловна.
— Как не впустишь? Я это сказал при Кудрявцеве. Он расценил мои слова, как благородный поступок.
— Еще бы! Брусничкин переедет не к нему, а к тебе!
— Что же делать? — уныло спросил Чижов.
— Не знаю. Шутил ты, а не я.
И Мария Павловна встала и начала убирать посуду.
— Подожди... А если он действительно переедет к нам и поживет некоторое время?..
— Я сказала «нет»! И прекратим этот малоприятный разговор, — и Мария Павловна, закончив собирать посуду, направилась в кухню.
— Погоди, — остановил Марию Павловну Чижов. — У нас четыре комнаты...
— Да. Но нас пятеро! Пятеро!
— Ну и что? А они любят друг друга, будущие молодожены, и живут в общежитиях. Она в женском, он в мужском. В разных районах... Маша! — умоляюще взглянул на жену Чижов.
— Не пытайся меня разжалобить. Ничего не выйдет! — сухо сказала Мария Павловна.
— Временно! На самый минимальный срок! Вспомни, как мы жили когда-то. Снимали углы, мыкались... Как мы жили, когда родилась Настенька?
— Помню, — тихо ответила Мария Павловна и, поставив посуду на стол, села.
И вспомнились ей те далекие, послевоенные годы, когда они совсем-совсем молодые жили у кривой старухи в деревянном доме на окраине Москвы. Иван Николаевич, три года назад вернувшийся из армии после войны, работал на заводе токарем и учился в вечернем институте. Голодно, холодно, и родилась Настенька — их первенец. Сколько и радости, и горя одновременно...
— А старика, который пил денатурат и меня приглашал в компанию, помнишь? — улыбаясь, спросил Чижов.
И хоть Мария Павловна промолчала, Чижов продолжал:
— А потом устроил пожар, и все наше имущество сгорело. И коляска, и моя первая готовальня. Я ведь чуть не плакал. Помнишь?
Мария Павловна не выдержала и улыбнулась: за далью лет эти серьезнейшие неприятности ей показались милыми и забавными.
— Но зато нам, как погорельцам, наконец, дали комнату. Нашу первую комнату! — напоминал Иван Николаевич. — Помнишь?
— Помню, — кивнула Мария Павловна.
— А банкет в «квартире будущего»? — продолжал вспоминать Иван Николаевич. — Помнишь, как мы расстелили на полу газеты, а я на каждой написал тушью «шкаф», «письменный стол», «трельяж», «диван» А через полгода на этих местах и стояли шкаф, письменный стол, трельяж и диван! А первый заводской дом? Помнишь, как ты волновалась: дадут нам квартиру или нет? Помнишь?
— Конечно, помню. А когда родился Олег — дали трехкомнатную.
И снова перед Марией Павловной промелькнули быстрые и счастливые годы их жизни. Вспомнилось, как Настенька впервые пошла в первый. класс, как Олежка болел корью...
Да, жизнь тогда была намного труднее. Это теперь Мария Павловна занимается только общественной работой. И то изредка. А тогда работала чертежницей в конструкторском бюро; двое детей; бабушки-пенсионерки, как теперь у большинства молодых — не было. Все сама и все успевала. Эх, молодость, молодость! Какая же ты добрая, терпеливая и нетребовательная! Жаль, что ты так быстро пролетаешь...
А Иван Николаевич, увидя, как растроганно просветлело лицо жены, сам растрогался и с удовольствием продолжал вспоминать невозвратное, хотя и не так давно прошедшее время.
— А когда уехал старый директор — нам дали эту, четырехкомнатную! — он оглядел столовую, в которой они сидели, и тихо спросил: — Так неужели мы не можем временно потесниться и помочь молодым? Временно!..
— Можем, Ваня, можем. Но нас ведь пятеро...
— Настенька с мужем вернутся через полгода, Олег — на картошке... — начал Иван Николаевич.
— Настенька может вернуться раньше, чем через полгода, а Олег вот-вот приедет, — возразила Мария Павловна. — И вообще, Ваня, время теперь другое... Зачем, спрашивается, им двигаться по нашему пути и начинать с чужих углов? — Мария Павловна снова встала со стула: — Две бабы в одной кухне, это всегда конфликт! А у меня, как тебе известно, характер не сахарный.
— Ничего подобного! — не согласился Чижов. — У тебя чудный характер. Прекрасный! Ты добрая, чуткая, отзывчивая...
— Я бы на твоем месте еще сказала о моей красоте.
— И скажу: красивая. Даже очень.
— Спасибо, Ваня. Ты — большой мастер уговаривать, — сказала Мария Павловна и встала.
— Значит, договорились? — обрадовался Чижов.
— О чем? — удивилась Мария Павловна.
— Ты что, нарочно? Ну, скажи, могут они переехать? Могут?
— Ни в коем случае.
— Маша, я прошу. Временно, — взмолился Чижов.
— Знаю твое «временно». Год пройдет...
— Даю честное слово: неделю!
— Перестань, — махнула рукой Мария Павловна. — Тебе что? Утром — ушел, вечером — пришел, а за твои шутки буду расплачиваться я.
— Ну, прости меня, Маша. Знаю, самая тяжелая работа — домашняя и, когда ты работала, тебе было легче... — усмехнулся Иван Николаевич.
— В твоем положении я бы не шутила.
— Удивительная вещь получается, — сказал Иван Николаевич, — на заводе я первый человек, директор, глава, а дома у меня совещательный голос.
— И правильно, — кивнула Мария Павловна. — Ты ведь живешь не дома, а на заводе. Дома ты ешь, пьешь, говоришь по телефону и читаешь газеты. Вот и получается, что хозяин дома я, а ты — жилец, постоялец. И, как таковой — изволь подчиняться.
— Хорошо, подчиняюсь. Вызову Брусничкина и скажу, что хозяин дома не я, а моя жена, которая против его переезда, — сказал Чижов и нервно заходил по комнате.
— Зачем же валить на меня? — спросила Мария Павловна. — Ты правду скажи. Так, мол, и так, дорогой Брусничкин, я пошутил. Причем крайне неудачно.
— Ладно, так и сделаю, — повернулся на каблуках Иван Николаевич. — Представляешь, какой это удар по моему авторитету... — И Чижов снова зашагал по столовой.
Мария Павловна несколько секунд понаблюдала за своим расстроенным супругом, потом тяжело вздохнула и, как бы подводя итог, решила:
— Хорошо, спасу твой авторитет! Но, если ты его потеряешь у меня...
— Клянусь, десять дней! — просиял Чижов.
— Ты ведь сказал — неделю!
— Хорошо. Пусть будет по-твоему: неделю так неделю, — смиренно произнес Чижов.
— Нахал ты, Ваня! — рассмеялась Мария Павловна. — Крупный нахал!
— Спасибо, Маша. Я знал, что ты меня выручишь! Спасибо! — И Чижов, приблизившись к жене, церемонно поцеловал ей руку.
— Но помни: даю тебе десять дней. Потом — пеняй на себя! — стараясь сохранить серьезность, погрозила пальцем Мария Павловна.
— Значит, завтра я им скажу, чтоб пришли с тобой познакомиться и обо всем договориться. Можно?
— Можно.
— И как ты их встретишь?
— Как?.. Выгоню в три шеи!
— Маша!..
— Ладно, иди, — рассмеялась Мария Павловна. — И сам остришь неудачно, и чужих шуток не понимаешь. Не волнуйся, шутник, встречу их хлебом-солью!
- 5 -
На следующий день Нюра и Сережа пришли к Марии Павловне. В правой руке у Сережи были тюльпаны — красные с белыми пятнами, а на его левой руке повисла удивительно тихая и скромная Нюра. И не в джинсах, а в голубеньком ситцевом платье. И почти без косметики.
Сережа смело нажал кнопку дверного звонка и ободряюще ухмыльнулся Нюре. Она побледнела и испуганно покачала головой.
Дверь открыла Мария Павловна.
— Добрый вечер! — нестройным хором сказали будущие молодожены.
— Это, так сказать, мы в натуральную величину, — произнес уже один Сережа и прокашлялся.— Как говорится, вот — прибыли в ваше распоряжение...
— Очень приятно, — сказала Мария Павловна, которой понравились и смущение гостей, и врученные ей тюльпаны, — Я — Мария Павловна, а вы, значит, Сережа Брусничкин?
— Он самый! — храбро улыбнулся Сережа. — А это — Нюра. Пока еще Морозова;
— Очень приятно, — поклонилась Нюра. Все трое прошли в столовую.
— Садитесь, пожалуйста! — пригласила Мария Павловна.
— Спасибо, — опять хором поблагодарили гости и одновременно сели.
— Можно мне вас называть без отчества? — обратилась Мария Павловна к Сереже.
— Конечно, Мария Павловна. Пожалуйста, — обрадовался Сережа.
Помолчали.
— Разрешите закурить? — спросил Сережа и, не услышав ответа, спрятал сигареты.
А Мария Павловна еще раз оглядела молодых людей и задумчиво произнесла:
— Вот вы, значит, какие... Что ж, давайте договариваться. Жить вы будете в комнате Олега — нашего младшего сына. Он уехал с институтом на картошку. Вернется — подумаем, как жить дальше...
— Так мы вас стесним, Мария Павловна, — всплеснула руками Нюра.
— Очевидно, — согласилась Мария Павловна и продолжила: — У него в комнате тахта, стол...
— Спасибо. Тахта у нас имеется. Югославская. С абстракцией, — поспешила ее заверить Ню
